Сосуд (СИ) - Страница 38

Влажные теплые губы скользили по моей шее: вверх — вниз, вверх — вниз, вверх — вниз… А его руки?! О, что творили его руки!

Усадив меня на свое бедро, Рихард, намылив ладони, медленно массировал мои плечи, локти, кисти, каждый пальчик. И шептал. Шептал, что я — самая красивая. Что я — удивительная. Что — я невероятно вкусная. Что мой запах сводит его с ума.

Я с замиранием сердца ждала, когда же он прикоснется к груди, ведь в тот раз… Так, стоп! Не было ничего тогда. Первый раз. Это — мой первый раз!

Но нет, его ладони стали массировать мои ноги. Надавливая и отпуская, и снова, надавливая и отпуская. О, богиня, как же приятно взрослеть!

Его сильные руки, поглаживая вдоль, двигались от колена до ступни, и назад, медленно, по внутренней стороне бедра, на миг замирая, и снова — в путь, вниз. Слегка касаясь ягодиц, чуть сжав, чтобы перейти к ноющей пояснице и согреть её удивительным теплом. Пробежаться по позвонку и, массируя плечи, вновь вернуться к моим кистям.

Казалось, это длилось вечно. Но даже вечности есть предел. Вернее, предел моему терпению:

— Я больше не могу! — я стонала в его губы, что ласкали мои неспешно, неторопливо.

— Еще рано! — его нога прошлась вдоль моей. Медленно, щекоча своими жесткими даже в воде волосками.

— Но я хочу! Я не знаю, чего… — извернувшись, я куснула его в плечо. Не больно, но чувствительно.

— Хорошо, малыш… Я дам тебе это! — в его голосе я расслышала звериный рык. В таком властном голосе… и в таком желанном. — Только смотри на меня, родная. Смотри в мои глаза!

В тот же мгновение его язык проник в мой рот, а пальцы… его волшебные пальцы тоже, но ниже, гораздо ниже. Горячая мужская ладонь, наконец, накрыла мою левую грудь, омывая её, оглаживая. Нежно. Неторопливо, слегка потирая большим и указательным пальцами затвердевшую вершину. Затем, я смотрела в синеву его глаз, до последнего осознавая, что и кто делал со мной невероятное. Он творил, творил музыку.

Он играл, словно умелый скрипач, задевая струны моего удовольствия, скрытые во мне так глубоко, что я и сама не верила в их существование.

И я 'пела' для него. Только для него. Единственного, кто раскрыл меня для меня же самой. Он пил мои вздохи, пока благословенная тьма не накрыла мое бесстыжее сознание.

* * *

Утро. Как я это поняла?! Потому, что мне кто‑то (и я даже знаю кто) прямо в ухо прошептал:

— Доброе утро, моя нежная!

— Ошибаешься! — буркнула я, старательно наматывая простынь вокруг себя.

А простынь, она такая, знаете, нормальная оказалась. Я мотаю, а с него не сползает. А я всё мотаю, а она… гадина, всё не сползает!

— Не нежная?! — рассмеялся наглый маг.

Вот, так я его и буду называть! Наглый маг. Я — Нежная. Он — Наглый. Да что ж за простынь‑то такая?! Когда кончится? Не всё же мне смущаться да краснеть.

— Недоброе, говорю!

— Что 'недоброе'? — нет, все‑таки еще и скудоумный. А что, неплохо получается: Наглый и Скудоумный маг!

— Утро, говорю, недоброе! Что в нем доброго? Волосы — нечёсанные, лицо — неумытое! И вообще, у меня в кровати — голый мужик! Лежит и зубы скалит! Нет, чтоб даме помочь привести себя в порядок!

— Ну, так иди сюда, помогу! — и мне так улыбнулись, что мои ноги — предатели уже стали поворачивать в сторону кровати, а первоначально они в ванную собирались.

— Чем? Косичку переплетешь? — бунт собственного тела был мною жестко подавлен, вот только с шеей кое — какая проблема осталась. Всё никак она не может отвернуть моё лицо… в другую сторону.

— Конечно, переплету… ножки! Твои и мои! И утро сразу станет добрым — предобрым! Хочешь?! — наглый и не помню еще какой маг потянулся и… эта гадкая простыня стала, наконец, сползать.

Тогда, когда я уже почти обрела власть над собой и даже не таращилась на слегка взъерошенного после сна красавца.

— Нет! Я купаться! — и я, слава богине, открыла дверь в эту демонову ванную. А там… опять полуголый Рихард восседает в пене по пояс, представляете?

Мне кажется, я уже это где‑то видела или… как‑то мне нехорошо….

— О пространственных прыжках что‑нибудь слышала? — и опять эта дурацкая ухмылка на пол лица!

— Ну и наглый же ты…гад?! — озверела я. Еще бы, столько обнаженного тела! Свихнуться можно.

— Никогда не смей мне грубить! Поняла?! — сказал, как отрезал. И глаза стали такие холодные — холодные. Как льдом заволокло.

— Иди вон! — в свою очередь отрезала я. Я тоже вот так резать голосом умею. Вжик и всё. Правда, потом по шее получаю. — А я грубить не буду! Прости!

— Хорошо, иду! — и он, нет, вы только представьте, стал медленно так из ванны подниматься.

— Не — не — не! Нет!

— Нет?! Остаться?! — и бровью своей еще повел. Позёр.

— Нет! Вали! Но про — стран — ствен — но! — что за слово‑то такое, еле выговорила.

— Не могу! — и снова плюхнулся обратно.

— Почему?! — удивилась, честное слово, искренне.

И также искренне полотенчико с полочки побольше взяла и так же искренне к груди своей прижала. А почему?! А потому, что простыни в этом доме ведут себя непозволительно нагло: то растут непомерно, то уменьшаются. Вот и от моей уже лишь лоскуток остался.

— Сил нет! Потратил все! Магия, знаешь ли, дело трудное, энергозатратное, — и так он горестно вздохнул, маг‑то мой, что у меня аж слезы на глаза набежали. Ага, почти!

— Так чего ж ты сюда перенесся, а не в комнату свою?

— Забыла? Накануне тебя — бездыханную до кровати волок. Умаялся так, что в ней же и заснул.