Сосуд (СИ) - Страница 67

— Итак, Кьяруся, жизнь всё‑таки прекрасна! Осталось только достать это прекрасное, и наверняка вкусное, сочное, ароматное… — мой многострадальный желудок поддержал все мои планы и действия торжественным 'Урррр! Выррррр!'.

Что мы имеем?! Мы?! Ну, я и желудок! Имеем мы окно, открытое, и… высоту до земли примерно в два — три десятка моего роста. Что нам поможет преодолеть такое расстояние без риска расшибиться в лепешечку?! Так, о лепешках лучше не думать… О, я знаю! Крылья!

— Да, мозг, с голодухи ты тупеешь! Какие крылья?! — горестно подперев ладошкой подбородок, я сидела на кровати и думала. И еще думала… и еще… и еще… пока мой взгляд не наткнулся на белоснежную шёлковую простынь.

— Канат! Сплетем канат!

Схватив простынь, покрывало, наволочки, три гардины, два полотенца и четыре моих платьев, включая бальное, я связала всё это воедино, предварительно перекрутив. Свесив в окно самодельный канат, вынесла вердикт:

— Кьяра, ты — дура! Даже если собрать всё, разорвать на полосы, а затем связать, тебе всё равно не спуститься по нему. Почему?! А потому, что на полпути твои ручки устанут и ты что?! Правильно. Лепешечка!

С грустью и печалью, мне пришлось признать, что выбраться из этой комнаты мне вряд ли удастся. Рука нещадно саднила. Её нужно было перевязать. Схватив первое, что подвернулось, я решила сделать импровизированную повязку. Это оказалась простынь, которая ни в какую не хотела ни рваться, ни резаться об уже с успехом разбитое мною оконное стекло. Ткань постоянно норовила выскользнуть из моих ладоней.

— Да что за свинство?! — я злилась, материя сопротивлялась, пока… — Постой‑ка, ты уменьшаешься! И увеличиваешься!

И тут я вспомнила, весьма странное поведение простыни, которую я пыталась сдернуть с обнаженного герцога. Наматывая её бесконечно долго на себя, я шла в ванную, а она так и не кончалась!

— Простынка, беленькая ты моя! — ну, уже конечно нет, так как испачкана она была в моей крови порядочно, — Ненаглядная моя, я же знаю, ты можешь расти! Спусти меня с этой башни! Пожалуйста!

Я, конечно, понимаю, что, послушай кто‑либо мой разговор с постельным бельём, подумал бы, что у меня не все дома, но… что делать! Раз я в магическом замке, то и предметы здесь магические, так или нет?!

Простынь слабо засветилась и выросла на пядь в моих руках:

— Ах, ты моя хорошая! Обещаю, что будут тебя стирать только в самой чистой родниковой воде! — на мои увещевания моя помощница мигнула серебристым светом и выросла еще на пару локтей. Отложив её на кровать, я оторвала рукав моего старого платья и перевязала ладонь. Вещи из Сумрака я, честно говоря, побаивалась трогать, вдруг причиню им боль, а они меня потом ночью и удушат?! Собрав в узелок всё, что может пригодиться, а так же схватив свой колчан и лук, одним концом простыни я обвязала себя, а другим — ножку дубовой кровати.

— Ну, что моя дорогая девочка?! Хочешь, чтобы тебя сушили не этим вредным магическим способом, а на ветерке, среди трав и деревьев?! — в ответ простынка ласково погладила меня по плечу оставленным мной краешком, — Тогда спускай меня медленно! Договорились?!

Сев на подоконник, я еще раз оглядела свою спальню:

— Эх, друзья, не печальтесь! Я еще верну — у-у — усь! — с диким визгом я шагнула в пропасть.

* * *

— Ты, что, чокнутая?!

— Ой, ты кто?! — напротив места, куда меня ласково и заботливо приземлила простынь, на пригорке восседал мальчишка. Лет семи — восьми, не больше. Грязный, замызганный, в дранном сером сюртуке и обрезанных до колен штанах, он ковырялся прутиком в подсыхающей болотной жиже.

— Ты не ответила. Ты — чокнутая?! — сорванец смотрел на меня удивительными синими глазищами на пол лица, подперев ладошкой от скуки свою испачканную в чем‑то буром щеку.

— Не — е-ет! Я…. из замка!

— Эт я видел! Как ты с ветерком спускалась! — и он кивнул своей патлатой головой на башню. Я проследила за его взглядом и ужаснулась. С земли башня выглядела неприступной и очень высокой. Ну, очень — очень. А моё окошко было единственным и под самой крышей. Мама моя, как же я не разбилась?!

— Так значит ты мертвячка?!

— Что?! Какая я тебе мертвячка?! Ты сам задохлик задохликом!

— Ага. Проверим, — малец встал, оголил своё плечо, на котором красовался порез в центре сине — бурого кровоподтёка, — Хочешь?! Кровушки, а?!

— Да… иди ты! Яблок хочу, — вздохнула я, стягивая с себя петлю из простынки.

— Ага. Значит чокнутая, — вынес вердикт пацан, снова одевая свою драную одежку.

Усевшись на облюбованную им кочку, он принялся заниматься тем, чем, наверное, занимался всё это утро — ковырять грязь.

— Точно, от такого же слышу! Что ты делаешь на территории замка Сумрак?! — погладив простынку, я шепнула ей, чтоб с подоконника не уползала, как вернусь, я её позову. А вы думали, что я сама наверх буду карабкаться, если иного входа в замок не найду?!

— Лягух ловлю… Пока в ловушку не попадут, вот сижу… развлекаюсь! — и продемонстрировал мне дырочки и чёрточки на земле.

— Э — э-э… а зачем тебе лягухи?!

— Ну, ты темнота! Есть, конечно! — кажется, мне уже не хочется кушать. Вот совсем! И фигура стройнее будет, а то во — о-он бока какие наела…

— А — а-ам, другого, что совсем нет?! Дичь?! Ягоды?! Грибы?! — я махнула рукой в сторону леса. В дали, за болотом, ветер играл в раскидистых зеленовато — коричневых кронах дубов и ясеней. Суровые исполины стояли на страже долины замка Сумрак.

— Ты, что, совсем страх потеряла?! Это ж Сумрачный лес! Там только смерть свою найдешь! — мальчишка удивленно взирал на меня.